Переборчик на память

542412345

Жилин качается раз

   

            - Не-е за что вам меня карать. Я человек, во-овсе безобидный. У Мухи ни того, и вас ни этого. И не выдумывайте. У меня все-таки уже возраст. Почки, сердишко пошаливает. Будем считать инцидент изчерпаным! Это в вашу же пользу – пове-ерьте! А то, не ровен час, расплостаюсь я здесь у вас, прямо на полу, как тюлень пришибленый – сердечко-то сла-абенькое, и будете вы потом властям обьяснять, как Никофора Харлампиеча прежде временно дубу дать приказали. То-то! Не-ечего тут вам выдумывать-то ... вот оно что ... не-ечего ...

            Продолжая бубнить себе под нос, старик, сгорбившись пуще прежнего, мелкими шажками, шарпая по линолиовой поверхности, отправился в долгий путь к двери, в конце неестественно длинного для его предназначения кабинета охраны супермаркета, то и дело останавливаясь на миг чтобы с преоткрытым ртом взглянуть в потолок, как бы вспоминая что-то. Затем, снова оправив свой серый костюм из грубой ткани (такие, кажись, у каждого старичка в гардеробе по какому-то усмотрению имется положены), хотя тот и без этого был досконально выглажен, продолжал свой страдалческий путь.

            Словно крест несет – невпопад подумалось Жилину.

            А кабинет и впрямь был длинющий. Если это вовсе был кабинет. А если он им и не был, то казен он был уж точно. Казеностью здесь даже попахивало, как иногда казалось Жилину, хуже чем в милицейском участке. А единственным, не менее казеным инвентарем, этого кабинета-корридора был письменный стол серого цвета, с двумя шуфлядками, длинная металическая сборная полка с двумя десятками мониторов, отобразающих в ужастном черно-белом качестве, разные участки торгового центра и календарь на 2010 год, который был единственным колоритом в этом помещение, будучи синего цвета и отображаючи лозунг какой-то политической партии, который Андрей так еще и не прочитал за три месяца своей работы охранником в супермаркете, с дурацким двусмыслным названием „МегаБакс”. Ламп, кроме одной настольной, для освещения этой убогой конторки, почему-то не предусматривалось. Наверное для устрашение уличиненых в краже посетителей, на которых, приспустив жалюзи удинственного окна с видом на парковочную площадку, можно было направить настольную лампу, и, пуская лиходейцу сигаретный дым в лицо, перемывать бедняге косточки, пока тот не покается во всех приступлениях им совершенных. И не совершенных тоже.

            Но опускать жалюзи, Андрей посчитал лишним. Курил он с открытым окном. Да и час был не поздний еще (или уже). Потому в кабинет-корридор падало достаточно света, и на тень инквизитора в кресле, окутаного тусклым маревом, он еще не походил.

            Он просто сидел, курил и наблюдал, как старичек пересикает кажись уже целую вечность это гнусное помещение и думал что вот-вот явится пересменка в три часа и надо бы решать что делать. И поскорее. Голова немного гудела после суточной смены без сна. И это немного – совсем немного утрудняло его задачу. Ведь на самом деле он уже давно все решил. Только какое-то дурацкое эхо чувства долга, навязаного в течении всей его жизни, относительно к любому занятию которое предусматривало какой-то минимум ответственности, пыталось искоренить человеческое чувство состродания. Глупо ли, умно ли – редко ему это удавалось. Он еще раз подумал про премиальные, за каждого „пойманого” в виде двойной дневной зарплаты и решив что все это ерунда, розтянул свои губы в добродушной улыбке, наблюдая как старичек, все еще бормотая о бессмысленности его поимки, оправляя костюм и вспоминая что-то, ему одному известное, вскинув голову к потолку, наконец-то дошел до двери. Он взялся за ручку ...

            Дверь оказалась заперта.

            Старичек огладил остатки своих седых волос на назад и застыл смотря горьким взглядом в ноги, держась рукой за затылок. По его щекам, цепляясь за морщинки, потекли редкие и горькие слезы. Рука превратилась в внушительный кулак, которой ритмично застучал по затылку.

            - Что ж это творится. – забормотал пойманный, затаив дыхание, совсем уже скрипучм голосом. – Что ж это такое. Как же это ... как же я докотился. – все громче он заговорил. – Век седьмой уж за собой оставил. Жену схоронил. Как же это? Зачем? Зачем ты меня, господи, одного здесь оставил?

            - Но-но дедушка. Угомонитесь! – попробовал успокоить его Андрей, который понял, что уже слишком далеко зашел и даже покраснел от стыда.

Но Никофор Харлампиевиеч уже не слышал его.

Он медленно сполз, деражсь руками за дверь, на колена и вовсе розрыдался.

- В чести жил. Стране долг отдал. Шваль поганую, немчугу сволочь, восвояси отправил. Детей выростили с Машкой. Внуков повидали. Где все это? Словно сон какой-то! КОШМАР КАКОЙ-ТО!

Андрей поспешил подойти с старику, который вовсе в пол лицом ударился. Он уже ничего не говорил. Он просто рыдал. И не скупые мужские слезы, а все что накопилось за те годы, когда жену его, грип обыкновенный, в могилу свел. Когда дети квартиру продали и ему комнату сняли у вдовы бездетной, на всю жизнь обиженой, чтоб та приглядывала пока он концы не откинет. И с тех пор как он зашел в этот магазин и сунул себе палку колбасы  запазуху, потому что каша хозайки ему уже в горло не лезла.

- Ну будет тебе Дедуля. Довольно слюны розпускать.Меня вот-вот сменить должны. Идем присядем и решим как нам далше быть.

- Нечего мне тебе дать. Нечего ... хочешь пять рублей на маршрутку тебе дам. На! Бери! – старик достал изкомканую синюю купюру из кармана и сунул ее прямо под нос Андрею.

- Да убери ты эту бумажку, старик...

- Мало? Да? Мало? А ты все равно бери! – перебил его дед глядя уже как-то бешено, как-будто на смерть обреченный, и принялся сувать ему в карман купюру – И звони куда надо! Звони говорю! Какая мне теперь разница? Все я потреял, сынок! Все утратил! Одна честь у меня була. И ту отдал. За палку мяса! За ...

Он опять ударился в слезы и закрыл лицо руками.

А Андрей присел рядом и уставился на купюру, которую Никофор обронил так и не достав до его кармана.

Голова разболелась уже не на шутку и вдобавок дала приют самым неприятным розмышленям. Он уже проклинал себя за то, что вовсе остановил старика на выходе. И не потому что тот устроил эту сцену у него в конторе. Его с самого начала терзали сомнения о том, стоит ли вовсе задерживать пристарелого при краже какой-то несчастной колбасы. Он и тогда уже занл что не стоит. Это проклятая энэрция! Это дурацкое чувства долга! Какая это справедливость? Какой из голодного человека преступник? Это ведь не подросток с бутылкой водки за пазухой, которго он уличил всего два дня назад. Человеку есть хочется. Какой ты ему судья при такой буквальной потребности?

Он встал и направился к столу. Там уже дотлела сигарета. Он зажег себе еще одну. Затянулся. И опять положил ее на пепельницу. Затем он звял палку докторской и направился в обратный конец комнаты.

Старик все еще всхлипывал, закрыв лицо ладнонями.

Андрей робко поднял его и взял за запястие правой руки. В ней тут же очутилась колбаса.

- Слушайте Никофор ...

В замочную скважину со стороны уже настоящего коридора всунули ключь.

Замечательно! Олежка сменьщик! Подумал Андрей и горко вздохнул.

Дверь отворилась и в комнату вошел пузатый детина в черной спецодежде как всегда в развалочку, которая ,по мнению Олежки, придавала ему вид демобилизованого десантника (хотя в армии он никогда и небывал иза язвы желудка) и с неизменным ледянцом во рту. Он немного удивелнно поглядел на Андрея, потом на Никофора Харлампиевича и затеч снова на Андрея. Но уже спустя мнгновение его круглая физиономия розплылась в улыбке.

- Везет же тебе Дрюха! Второй раз подряд куш домой несешь! – заявил Олежка доставая леденец изо рта и облизывая губы, как буд-то передним не пожелой человек в старом сером костюму, а молодая девушка в стразах. – С тебя мограрыч полагается. Проставлятся будешь!

- Привяжы коней Йесаул! Меня дедушка пришел проведать. – ответил Андрей и тут же уставился на старика в надежде что тот не ляпнет лишнего.

Заплаканые глаза Никофора удивленно ответили его взгляду. Он даже приоткрыл рот от изумления.

А Олежка, которой вдруг засопел от смущения, тут же опомнился и сщюрил глазки, разглядывая опухшие старческие глаза.

- Ты же сирота! Сам рассказывал ведь! От куда у тебя вдруг дед взялся? – спросил он он щюрясь уже в сторону Андрея.

- От верблюда! Понял? Не мой это дедушка. Просто знакомый. Иди смену принимай! – сострил ему Андрей и тут же пожалел что как-то встретил его в второй свой выходной день, в центре города и согласился пойти на пиво, где собственно и ляпнул лишнего, пытаясь наладить хорошую рабочую атмосферу. Олежку он не взлюбил зарзуже. Таких как он, в школе всегда „шестерками” прозывали. У некоторых это проходило а у других оставалось навсегда. Его напарник относился к последним.

- Угу. А как же. Спешу уже. Спотыкаюсь. – ответил тот, не спуская глаз со старика.

Андрей понял что надо как-то розрядить ситуацию и хватая своего мнимого и молчаливого дедушку-знакомого под локот, чтобы направится к выходу вместе с ним, как бы не попад обратился к напарнику зная, что пользуется неким авторитетом у него, поскольку самомого Андрея, язва желудка от службы не откосила, поскольку таковая отсутсвовала.

- Слушай! Давай завтра опять пива где-нибудь дернем и я тебе расскажу как мы сержанта нашего, перед маршброском, без портянок оставили.

Глаза Олежки тут же вспыхнули ярким пламенем истерического подростка фаната, который узрел любимую поп-звезду и он хотел было уже согласится. Но тут произошло непредвиденное. В его рассудке что-то щелкнуло. Нечто, что еще в школе недавало ему завести себе друзей и глаза восторженного пуделя перед своим хозяином, сменились, зарылись, закопалсь и чуть ли совсем не изчезли в глазных впадинах, словно два паука, учуявшие жертву.

- Нет. Не могу завтра. В другой раз. – Лукаво процедил он почти сквозь зубы и зашагал к столу обернувшись лихо на каблуке, словно вновь возвращаясь в строй.

Андрею этот взгляд очень не понравился. Он что-то ляпнул несуразно на прощание и удалился волоча за собой обалделого Никофора Харлампиевича, обнявшего словно мляденца палку докторской колбасы и все так-же удивелнно глядя перед собой, как будто вовсе не понимая, что происходит вокруг. Скорее всего он было именно так.

А тем временем Олежка, оставшись в конторе одним, шустро сиганул через всю комнату на цпочках к двери, и, затаив дыхание, вслушивался в удаляющиеся по коридору шаги. Только когда в конце его грузно закрылась дверь, ведущая на улицу он высынулся иза двери. Там было пусто.

Повернувшись его взгляд остановился на полу. Там лежала синяя пятигривенная купюра. Он поднял ее и сунул себе как ни в чем не бывало в задний карман. Затем он отправил в рот новый лядинец и смачно причмокивая нправился к мониторам.

- Дедушка. Знакомый значит ... везет же сволоче. Прилично видимо сдерет с дедугана. Ничего. И я свой куш состряпаю. Мы еще посмотрим кто кого. Нехочешь делится тварь? – цедил он ядовито глядя на мониторы.

– Мы еще посмотрим ...

- На дедушка. Бери и ступай. Чтоб духу здесь твоего больше небыло.

- Ты чего это сыночек? Ты чего ... ?

Никофор, широко раскрыв свои старческие бледно-голубые глаза, глядел то на колбасу в руках, то на Жилина перед ним и никак не мог опомнится.

- Нет. Так это не ладно. Не могу я так. Нет ... нет ... – его взляд остановился на палке докторской. Он опустил голову и глубоко вздохнул. – Сердчаешь на меня, милый. Прости. Не со зла я. И то что там тебе наговорил – прости. Прости да и забудь. Совсем крыша у старика тронулась. И сам не заню что на меня нашло.

- Не берите в голову, дедушка. Я на вас не в обиде. Вы только ступайте, а то у меня проблемы еще будут иза вот этой вот дурацкой колбасы.

Голова розкалывалась уже нетерпимо. Он начал массировать виски думая что сегодня вечером будет много пить и что завтра утром его встретить ужасное похмолье, которое будет даже очень кстати, и заставит окончательно забыть и о дурацкой работе и о всей остальной его дурацкой жизни.

- Хороший ты человек. А только даром хароший, ведь вижу что несчастный. Это мне уже терять нечего. Да и счастье мне в этом миру уже не съискать. Он мне совсем чужой стал. Непонять да неразобрать. Были бы силы мои прежние. Работал бы. Веришь? А то вот до чего докотился. – он помахал перед Андреем колбасой – А в твои годы, сыночек, я время даром не терял. Жил как только мог. Из шкури лез, лишь бы только вдовль ею насладится. И потому тебе я вот что скажу, хоть и не мне тебя учить, сам знаешь. Ты завтра проснись, а как проснешься, послушай что сердце твое тебе скажет. Велит оно тебе идти, куда глаза глядят, так ты иди. Иди! Слышишь! И даже не оглядывайся. – погразил он для наглядности пальцем – И чем дальше ты будешь сердца своего слушатся, чем дальше тебя твои ноги по его велению унесут, тем легче дышать тебе будет. С каждым часом легче – понял? И если не остановшся, не оглянешся, если не побоишся всем что есть у тебя да и тем чего нету рискнуть в нужную минуту – он выдержал паузу и, как Андрею даже показалось, прямо помолодел придав осанки и сверкнув совсем уже не старческим взглядом – только тогда, счастье свое ты сможешь отыскать.

Тут Андрей понял что ему вовсе ничего не показалось. Перед ним стоял тот же старик, только уже лет на десять моложе. Андрей отпустил даже виски и опустл руки, совсем позабыв про головную боль от такого зрелища.

Никофор еще немного так-вот постоял перед ним, глядя в упор в карие глаза его благодетеля, и вновь вернулся в прежнюю позицию пенсионера с краденой колбасой в руках. Как буд-то даже меньше стал. Или это он вновь сгорбился?

Пока Андрей стоял посреди парковки супермаркета и молча глядел внекуда. Пока он розмышлял над словами старца и абсурдностью сложившейся ситуации, напоминающей толи откровения толи пародию на какуюто детскую сказку „Ступай молодоцей! Ступай, да сердце свое слушай...! Стетоскопом чародейным ...”, пока он пытался сложить все эти мысли во что-то цельное и суразное, старец ему улыбнулся и пошагал себе, все так же шарпая по полу редкими шажками прочь.

- Куда глаза глядят – подумалось Андрею. А еще ему подумалось что мысль его посетила вновь невпопад.