Суббота. То есть начало Понедельника.
Работа закончилась не прилично рано. Хотя посетителей было, хоть отбавляй. Ближе к двум я уже домыл стойку, накормил бюрократов отчетами и пустился рысцой по лестнице к переодевалке. Сбросил широким жестом, нелепый галстук, золотого цвета и длиннющий фартук, который не менее энергично отправился догонять буржуазную петлю, душившую меня на протяжении десяти часов, накинул куртку и направился к сейфу. Кассу даже считать не стал, только отсортировал. Чаевые пусть сама выбирает - я сегодня морально богат. Дверца, как обычно, открылась только со второй попытки. Вечно я Женьки день рожденья, с этой комбинацией путаю. После того как в сейфе оказались все бумажки, и дверца снова закрылась, он как-то, ну очень смачно щелкнул, и был собой весьма доволен. Как и я. Который уже находился снова в баре и с невероятной скоростью щелкал, в щитке, всеми выключателями и рубильниками, которые только попадались под руку.
И вот! Снова этот момент. Я никогда не привыкну к нему окончательно. Никогда не перестану обращать на него внимание. Битых три года я уже за стойкой. И каждый вечер, где бы я не работал, удивляюсь этой внезапной и слепой тишине, когда после всех этих прожекторов и световых хитростей, после всего этого шума и гама с музыкальным фоном (или на оборот), царство хмельных страстей и секундного, не дешевого счастья вдруг обретает свой долгожданный покой. Как будто кто-то кричит «Занавес!». И все огни гаснут. И я, вместе с ними, стою в темноте и чувствую то ли очередную победу, вспоминая все мелочные - а иногда даже веские причины, принесенные прошедшим рабочим днем, для волнения и аккуратной спешки, а может подтверждение, что дело свое все еще люблю, даже многократно больше чем три, или два года назад. А может и то и другое.
Покурив на последок, слушая урчание охладительных устройств, словно уже похрапывающий, не намереваясь со мной прощаться, внимая в себя разряженную атмосферу, я направился к выходу.
На улице благоухание продолжалось. Кто-то меня явно баловал.
Темный, сверкающий асфальт проспекта дал тут же понять что недавно пролил дождь. Впрочем это было ни к чему. Стоило только набрать до боли воздуха в легкие, и становилось ясно, такой свежий букет кислорода, бывает только после проливного, летнего дождя.
Погремев немного ключами, удалось найти подходящий и запереть заведение на целых два дня. В том что домой мне сегодня дорога не светила, пока не светила, не могло быть ни какого сомнения по двум, или даже трем причинам. Моя камера была со мной, в кармане лежала еще двадцатка (а это в Европе не так уж мало) и третья, наиболее весомая причина — полнолуние. Хоть убей, не засну при полной луне. Физически так расположен, что ли? Не знаю. Знаю только что вертелся бы долго и нудно, принимая всяческие позы камасутры до самого, что ни на есть, утра и был бы остаток дня злой как волк.
А светила мне дорогф … то есть, светило мне через дорогу, где с недавних пор резидировал веселый турок, коего имя я никак не мог запомнить. Домой к нему я конечно не приперся. А спустился я в подвальчик, где он не только открыл новое, круглосуточное заведение, но и по-моему действительно там резидировал. Посещал это место мало кто, но те, кого какими-то ветрами мело все-таки по этой круглой лестнице вниз, на кружку пива или еще что-то, тот непременно приходил еще раз. Не было здесь этой скучной линейности и дешевых улыбок, которые в этих краях считались почему-то профессиональными. Никто не надоедал своей наигранностью пытаясь всучить еще чего не будь, тебе совершенно не нужного, под предлогом того же профессионализма. Здесь все было просто. Не по немецки. Почти как у нас.
- О-о-о! Здравствуй коллега! - У турков в Германии (а может и у себя дома), любое приветствие начиналось с этого продолговатого и приветливого «о-о-о».
- Привет, скучал? - И мимолетно еще подумалось, что и он то, моего имени не помнит - «о-о-о».
Как всегда разговор зашел о сфере обслуживания и его новом проекте. Мы много курили. Я пил пиво, а он поддерживал вином. Мы вели горящие споры о «Барной психологии» (все мы психологи) и о том, как стоит управлять своим заведением. Менялись советами, и в конце концов начали травить анекдоты. Уже захлебываясь смехом, я заметил как часовая стрелка, на его золотых, подкралась к шести часам. Значит на улице уже светло. Время в этом подвале, теряет всякое значение, и порой вытворяет дерзкие проказы над посетителем.
Вежливо заявив что мне пора, я собрался в путь, с надеждой обогатить свой фоторепортаж об этом скучном, красивом городе, направившись в сторону центра.
Вся еще пыхтя сигаретой, я фривольно шагал по узким и широким улочкам. На меня смотрели склонившиеся старички, с острыми, высокими крышами и маленькими окнами. Порой их входные двери были на столько низки, что невольно вспоминался Толкин и тут же представлялось как мне на встречу бодро шагает какой-то хоббит, в наряде автомеханика, явно идущий на работу. Обслуживать моторизированные, детские автомобили своих соплеменников, или что-то в этом роде. Были и насупленные, с чрезмерной важностью созерцающие здание современной архитектуры. Но они на столько нелепо смотрелись возле, хоть и сгорбившихся от старости, но все же мудрых старичков, что со временем глаза переставали уделять им, какое-либо внимание.
А я, тем временем, уже приближался к центральной площади, настраивая зеркалку под хмурое утро, шепча ей слова нежности и тепла, которых мне самому так не хватало в последнее время. Здесь, далеко от милой, веселой и энергичной Жени, которой в свою очередь тоже было не сладко, наверное …
- Алька! Бродяга! Чего спать не идешь? Бары и так уже, все закрыты!
Так. Сюрпризы начинаются. Одним словом — полнолуние.
Мне на встречу, бодро шагал, то ли выпивший, а может и просто уставший Витя. Хотя второе было сказано больше из вежливости. За моим соотечественником из за угла показалось еще одно знакомое лицо и я понял что на этом не закончится.
- Эй! Хай Пэп! - Так меня за стойкой зовут. Пэп, или Пеппер (то есть Перец), хотя сама кличка еще из школьных времен, которые я провел кстати тоже в этой стране. Тогда меня называли просто Пфэффэр. И смуглая итальянка по имени Луна, с ударением на «у», так со мной и познакомилась. С тех пор по другому и не называла.
Кто окажутся следующими за углом, было не трудно догадаться.
- Хэй Эл! - Это Тоби. А Эл, это тоже я.
- Здорова старик! Как живешь, чем дышишь? - А это уже Андрэ. Он не франчуз, просто у него Мама - романтик.
- Вот так радость, все ваши морды прямо с утра увидать! И чем это перед Господом Богом провинился?
- Не перчи много, Перчик. Кто кому утро портит, далеко еще не ясно.
На самом деле я был очень рад, встретить всех этих людей так рано утром. И, что главное, так случайно. Одна небольшая радость в жизни, которая будет еще долго вспоминаться. Не ради таких моментов мы живем?
А еще ради друзей.
Наш квартет (Луну, с какой мы позже познакомились, не считая), можно смело назвать «Ка-тэт». Совсем в стиле Стивена Кинга и его драгоценной башни. Мы прошли через трубы и огонь — вместе. Никогда не предавали. Чтили друг-друга, как брат-брата. Всегда и всё делили и по сей день иногда даже, вытаскиваем друг-друга за уши из менее приятных отрывков нашей жизни. А когда я решил вернутся на родину, и мы не виделись два года, меня приняли обратно, как будто никто и не уезжал. И если кто-то в городе, или где-то еще, видел одного или двух из нас, то первым делом сразу спрашивал о местонахождение отсутствующих. С ребятами мне, нужно сказать, очень повезло. Нам всем очень повезло.
Снимков города я конечно не сделал этим утром. Моя камера тут же превратилась в очередную возможность, благодаря которой можно было подурачится. Мы смеялись, будили всю округу своими смехом. Они рассказывали о своем походе в дискотеку и как пытались заставить пекаря, открыть им лавку, воскресным утром, что привело к материализации сонного труженика, который вышол со скалкой выяснять отношения, а Луна, которую испугал один его вид да полусмерти, так громко закричала, что бедняга пекарь тут же проснулся окончательно и спрятался обратно в своей лавке.
И уже когда я рассказывал ту парочку анекдотов, которые подхватил у безымянного турка в его подвале, на горизонте появился странный силуэт.
Поскольку я в сумерках почти слеп, первым его узнал Тоби.
- Ого! Бородатый идет! - Он произнес это с таким восторгом, как-будто не мог поверить своему счастью.
- Что еще за бородатый? - Осведомился Витя.
- Сейчас увидишь. - Андрэ, подхвативший то же восторг, вдруг хитро подмигнул мне. - Готовься снимать, фотограф.
Уже через пол минуты я понял что тут происходило.
К нам на встречу семенил, при помощи переносной опоры для престарелых, этакий, улыбчивый, нет, с лоснящейся улыбкой и вечно почесывающей бороду, пластмассовым гребешком, рукой старик, который явно норовил вступить с нами в контакт.
Тоби почтливо пожал ему руку, и предложил отдохнуть, перед тем как идти дальше. Старичок присел — через пять минут все еще сидел, а мы валялись на полу, корчась от смеха. Было трудно разобрать о чем он нам рассказывал, но делал он это прелестно. Он демонстрировал нам укус настоящей акулы, которую прогнал одним, очень не приличным выражением (по его словам она обидевшись уплыла в слезах), мы стали свидетелями как Бородатый (которого я про себя тут же прозвал Дедом Баназаем) гонял по степям Африки целые табуны бушменов. Когда мы его спросили «Зачем?», он ничуть не затруднившись ответил — Чтоб вели себя как люди. А кодой его выступления, стало знакомство с самим злым гением — Адольфом Гитлером. Он даже при помощи своего гребешка продемонстрировал нам, как оный, во время их знакомства, выглядел.
Прощаясь с ним, мне почему-то подумалось, что и у нас знакомых Сталина хватает. Просто там они по своему с ума сходят — а здесь по своему.
Пока ребята продолжали смеяться по пути, я лихорадочной сосредоточенностью пытался ухватится за что-то, что мне, по моему же мнению, должен был сообщить этот вечер. Что-то, что я упустил в этой суматохе.
Но я так ничего и не придумал ...
Комментариев нет:
Отправить комментарий